Великий исследователь истории Кабарды и Осетии (Кокиев Георгий Александрович)

 

Великий исследователь истории Кабарды и Осетии

(Кокиев Георгий Александрович)

Георгий Александрович Кокиев по праву считается выдающимся исследователем истории Кабарды. Им издано более 30 работ по истории кабардинского народа, среди которых такие крупные, как «Некоторые сведения из древней истории кабардинского народа», «Краткий исторический очерк Кабарды», «Крестьянская реформа в Кабарде 1867 году (сборник документов)», «Шора Бекмурзович Ногмов», «Аграрная реформа в Кабарде в 1913 г.», «Борьба кабардинской бедноты за советскую власть». Им же в 1947 году впервые в XX веке была издана «История адыгского народа» Ш.Б. Ногмова с содержательным и интересным предисловием, ценными примечаниями и комментариями, а также множество статей. Кабардинский историк Т.X. Кумыков, характеризует Г. А. Кокиева как «… незаурядного историка, впитавшего в себя самые лучшие качества исследователя - любовь к специальности, народам Кавказа, в частности к кабардинцам и балкарцам, чьи истории он так «добросовестно и с увлечением разрабатывал».

Георгий (Батока) Александрович родился 4 апреля 1896 года в селе Христианском (ныне Дигора) Северной Осетии в семье народного сказителя Фацбая (Александра).

В 1915 году, при содействии известного деятеля осетинской культуры X. Уруймагова, Г. А. Кокиев, занимавшийся самообразованием, сдал при Ардонской духовной семинарии экзамены на звание учителя начальной школы. Как видно из первой записи в его трудовой книжке, в сентябре 1917 года он был назна­чен учителем начальных училищ Балкарии и Северной Осе­тии. В годы Гражданской войны на Тереке (1918-1919) в составе краснопартизанских отрядов сражался против деникинской армии.

В 1920 году Г. А. Кокиев поступил в Московский археологический институт и окончил его в 1923 году. Одновременно он преподавал историю в средних школах №24 и №39 Краснопресненского района г. Москвы. В 1925-1929 гг. учился в аспирантуре.

Одним из самых серьезных исследователей жизни и творчества Г.А. Кокиева следует считать Ю.Д. Анчабадзе, который написал основательный труд: «Кавказовед Г.А. Кокиев: жизнь, творчество, судьба». Трудовую деятельность молодой Г.А. Кокиев начал с огромным желанием принести пользу на ниве просвещения горского населения. Его первые педагогические опыты связаны с сельскими школами Осетии, но в 1916 году, распоряжением директора народных училищ Терской области, как уже отмечалось, он был направлен на работу в балкарское село Урусбиево, где учительствовал почти полгода. Именно здесь будущий этнограф получил первые впечатления от живого соприкосновения с иной, неродной бытовой культурой, смог сделать первые сопоставления наблюдаемых фактов и явлений.

Впоследствии Г.А. Кокиев писал, что во время пребывания в Балкарии его поразили «сходство в характерах осетина и балкарца», параллелизм в обычаях и обрядах, наличие общего пласта в лексике и антропонимии. Эти наблюдения, фиксировавшие пока лишь формальные, сразу бросающиеся в глаза реалии двух этнических культур, конечно, были далеки от анализа научного видения материала, тем не менее, свидетельствуют о пытливости ума молодого человека, который к тому же не терял времени даром и в другом направлении: Г.А. Кокиев стал усиленно заниматься балкарским языком, преуспев настолько, что к концу пребывания в Балкарии он отлично понимал балкарский язык и прекрасно на нем говорил.

Между тем революционные потрясения 1917 года и гражданская война стали предвестием новой, страшной, но пока неведомой эпохи в истории народов бывшей Российской империи. Г.А. Кокиев вернулся на родину. Он не остался в стороне от бурных политических событий, и в 1918 — 1919 годах состоял членом осетинской партии «Кермен», программные цели которой были основаны на идеях культурного возрождения и национального самоопределения. И все же главной целью жизни молодого человека по-прежнему оставались учеба и образование.

Будучи аспирантом Научно-исследовательского института этнических и национальных культур народов Востока (ИЭНКНВ), он первоначально числился в составе Кавказской секции. Г.А. Кокиев активно выступал на различных конференциях, семинарах и других публичных мероприятиях. Так, в хроникальной информации о деятельности за 1927/1928 учебный год упоминается его выступление на одном из заседаний Кавказской секции с докладом «Могильные сооружения в Осетии». Его доклад «Борьба кабардинских феодалов за власть в первой половине XVIII века» был весьма положительно оценен руководителем семинария Ю.В. Готье. В своем письменном отзыве он писал, что доклад, «основанный исключительно на первоисточниках, дает очень ценные сведения о социальных отношениях Кабарды, вводит в научный оборот совершенно новый материал, хорошо построен с точки зрения метода и архитектоники и, наконец, хорошо написан».

Эта краткая, но весьма лестная для молодого исследователя характеристика свидетельствует, что Г.А. Кокиев к тому времени был уже сложившимся ученым, из-под пера которого выходили вполне зрелые и глубокие работы.

Конец 20-х годов был для Г.А. Кокиева периодом необыкновенной творческой активности. В серии появившихся в этот период разных по тематике статей, Г.А. Кокиев как бы очертил будущее поле своих исследовательских интересов. Они были достаточно широки уже в самом начале его творческой деятельности, хотя сам молодой ученый, видимо, еще не совсем четко это осознавал.

Первая, увидевшая свет крупная исследовательская работа Г.А. Кокиева была выполнена в рамках его осетиноведческих интересов, и посвящена истории родного края. Работа представляет собой весьма примечательный образец исторических сочинений первых лет советской власти.

Более основателен Кокиев при переходе к социально-экономическим вопросам, хотя и здесь упрощенная трактовка многих важных проблем (например, объяснение возникновения у осетин привилегированного слоя как результат абречества) также вполне укладывалась в новые революционные подходы народившейся советской исторической науки. Таким образом, «Очерки» вряд ли можно отнести к заметным вехам творческой биографии Кокиева, но они оказались сопричастны жизненной стезе своего создателя.

В тот период Кокиев своей очередной работой заявляет еще об одной исследовательской теме, к которой и в дальнейшем он проявлял значительный интерес - русско-кавказские отношения.

Свой первый опыт разработки этой темы ученый посвятил анализу начального периода активного внедрения России на Кавказ, приходящегося на XVIII век. В дальнейшем он расширил хронологические рамки темы, охватив весь многовековой период исторических сношений России с Кавказом, однако основные исследовательские работы этого проблемного блока относятся к более позднему времени его творческой деятельности. Начало нового десятилетия (30-е годы) ознаменовалось для Г.А. Кокиева тяжелым и незаслуженным ударом. В марте 1932 года в Наркомпрос РСФСР была переслана официальная бумага из Северо-Осетинского НИИ краеведения.

Московское начальство извещалось, что «решением Осетинского обкома ВКП(б) в связи с письмом тов. Сталина создана специальная бригада по проверке всей изданной литературы Осетинским научно-исследовательским институтом». Далее указывалось, что «часть из просмотренной литературы уже из употребления изъята». В число запрещенных книг попала и работа Кокиева «Очерки по истории Осетии».

Для автора всегда нелегко пережить столь жестокий приговор своему детищу. Но происшедшее могло иметь весьма опасные последствия для личной судьбы Кокиева. ОС тех пор ему приходилось жить и работать со страшным для тех лет клеймом политической неблагонадежности.

К тому времени Г.А. Кокиев уже работал на новом месте. В 1931 году он становится научным сотрудником Музея народов СССР, где трудился до 1939 года. В это же время ярко проявилось еще одно профессиональное призвание Кокиева - педагогическое. Получив предложение сотрудничать с МГУ, он в 1931-1933 годах читает там курс лекций по истории народов Кавказа. В 1935-1941 гг. Кокиев ведет кавказоведческий курс в знаменитом МИФЛИ. По воспоминаниям современников, лекции Г.А. Кокиева пользовались среди студентов большой популярностью и всегда собирали большие аудитории, причем посещались и студентами других факультетов.  

Много времени он проводил в архивах, выявляя документы, связанные с историей Осетии. Часть этих документов удалось издать, и их выход в свет был встречен доброжелательными рецензиями. Опубликованное в конце 1931 года письмо И. В. Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», направленное редакции журнала «Пролетарская революция», имело для Кокиева весьма важное значение. Некоторое время спустя Кокиев издает под своей редакцией часть путевых записок немецкого путешественника Штедера, являющихся ценнейшим источником по истории и этнографии Осетии XVIII века.

Проживая в Москве, Кокиев не терял профессиональных связей с научной общественностью родной Осетии, способствуя развертыванию на месте исследований по истории края. В самой Осетии имя профессора Кокиева было широко известно - Георгий Александрович пользовался здесь большим уважением и авторитетом. В начале 1940 года он принял предложение Северо-Осетинского НИИ возглавить научную и организационную работу по написанию истории осетинского народа.

Полный творческих планов Кокиев приезжает в Орджоникидзе. Однако удачно начинавшаяся работа была неожиданно прервана. Дамоклов меч, нависший над жизнью Кокиева, вновь готов был обрушиться. 12 апреля 1941 года в газете «Социалистическая Осетия» появилась статья под зловещим названием «Темные дела профессора Кокиева». По форме и по стилю статья мало чем отличалась от подобных же опусов, весьма характерных для советской журналистики эпохи борьбы с «врагами народа», кампаний по разоблачению «недобитых и временно затаившихся врагов рабоче-крестьянской власти». Основу жанра при этом составляли хамский тон, бездоказательные обвинения, ссылки на слухи и кулуарные разговоры, что помогало превращать газетные страницы в помост для гражданской казни человека, имя которого подвергалось разнузданной и унизительной травле.

Статья завершалась зловещим призывом «дать преступной деятельности "профессора" Кокиева настоящую оценку, назвать его настоящим именем». Призыв, естественно, был адресован прокуратуре, которой «надо заняться этой весьма подозрительной личностью».

Появление в советской прессе того периода подобных материалов никогда не было случайной инициативой самой газеты. Для опытного и внимательного читателя было очевидно, что опус санкционирован весьма высокими инстанциями. Так оно и было.

В тот период трагическую развязку удалось оттянуть. Через два месяца началась Великая Отечественная война. Г.А. Кокиев выезжает в эвакуацию в Алма-Ату, где немедленно приступает к работе в качестве заведующего кафедрой истории СССР Казахского государственного педагогического института.

Возвратившись в 1943 году в Москву, он недолго работает научным сотрудником Института истории, а с 1946 года, до периода трагических перемен в его жизни, сотрудником Института этнографии АН СССР. 40-е годы стали временем значительной творческой активности Кокиева. Сохранившийся интерес к социальной истории народов Центрального Кавказа проявился в исследовании условий и конкретного хода крестьянской реформы 1860-х годов в Осетии и Кабарде. Работа по Осетии была издана; что же касается исследования на кабардинском материале, то автору не суждено было увидеть свой труд напечатанным.

Уже работая в Институте этнографии, Г.А. Кокиев обратился к этнографическим материалам как источнику для социальной истории народов Кавказа. Рассматривая бытовые особенности системы военного воспитания у кабардинцев, он ярко показал их обусловленность феодальным бытом привилегированных сословий. Давно, еще с аспирантских лет, интерес к истории народных движений обусловил внимание Кокиева к эпизодам аграрных волнений в Кабарде, имевших место в ряде сел Нальчикского округа в 1913 году.

В том же исследовательском ряду, посвященном изучению народных движений, стоит еще одна работа Кокиева, раскрывающая некоторые аспекты событий в Кабарде в последние предреволюционные годы.

Важной темой, к которой Кокиев возвращался на протяжении всей своей творческой деятельности, были русско-кавказские отношения. В периодизации Кокиева начальный этап русско-кавказских связей отнесен к периоду военных походов русов на Кавказ в IX в. Эпизодические связи сменились тесными и постоянными контактами в период существования Тмутараканского княжества. Монгольское нашествие прервало контакты, возобновившиеся лишь с конца XV в., когда под влиянием неблагоприятной международной обстановки, в частности экспансии Турции и Ирана, кавказские владетели - первоначально грузинские цари и кабардинские князья - обращаются к Москве с просьбой о покровительстве. XVIII век стал временем активных дипломатических акций России, подбиравшейся к Кавказу, окончательное присоединение которого стало возможным лишь после окончания многолетней Кавказской войны.

Значительна роль Кокиева в осознании места выдающегося просветителя Шоры Бекмурзина Ногмова в истории адыгов. Его работа о Ногмове, изданная к 150-летнему юбилею автора, была с энтузиазмом встречена в Кабарде. Много сил Г.А. Кокиев отдал и тому, чтобы юбилей Ногмова был достойно отмечен. Это было нелегко, так как имя замечательного деятеля адыгской культуры долгое время замалчивалось. Тем не менее, юбилей состоялся. 23 июля 1944 года в Нальчике было проведено торжественное собрание, посвященное знаменательной дате.

«Тема общественного устройства народов региона до присоединения к России не была новой в русском кавказоведении. Наоборот, интерес к ней был глубоким и давним, что породило весьма богатую и разностороннюю историографическую традицию. Если обобщить все высказанные к тому времени точки зрения, то в изучении этих вопросов обозначились три направления, два из которых связаны с фундаментальными попытками исследовательского анализа, пишет в своем труде Анчабадзе. - Так, ряд исследователей (М.А. Кулишер, отчасти М.М. Ковалевский, Ф.И. Леонтович) считали, что социальные отношения в регионе не вышли за рамки родового строя. Для других исследователей (С.М. Броневский, И.Л. Дебу) было очевидно, что народы Кавказа давно миновали эпоху первичной формации и к эпохе русского завоевания находились на стадии феодального развития.

Советская историография выдвинула еще одну точку зрения. По мнению Я.Н. Раенко-Туранского, народы Кавказа, в частности адыги, миновали не только родовую, но, по существу, и феодальную стадию развития, которая, по мнению автора, к началу XIX века переживала глубокое разложение и кризис под влиянием нарождавшихся капиталистических элементов хозяйствования. На материале осетин и кабардинцев Г.А. Кокиев решительно отстаивал точку зрения о существовании феодальной стадии развития народов Центрального Кавказа».

Его исследования углубили и детализировали представления о горском феодализме. Если предшествующая историография лишь обозначила основные социальные параметры феодальной формации на Кавказе, зачастую весьма непоследовательно и поверхностно, то Георгию Александровичу на большом фактическом материале удалось показать наличие у кабардинцев и осетин феодальной собственности на землю, проанализировать многие важные особенности феодального землепользования, рассмотреть систему сословных статусов и классовой структуры общества.

В то же время ученый считал, что феодализм на Центральном Кавказе развит неравномерно, уровень его развития разный даже в среде одного народа. Так, Г.А. Кокиев отметил неравномерность процесса феодализации у осетин. В силу ряда внутренних и внешних причин (к первым он относил более интенсивный рост производительных сил, ко вторым - установление вассальных отношений между кабардинскими и осетинскими феодалами) феодализация Западной Осетии (Дигории) протекала более быстрыми темпами, чем Восточной.

Характеризуя структуру кабардинского феодального общества, Г.А. Кокиев отметил ее бóльшую сложность по сравнению с феодальным строем Осетии, что нашло отражение в сложной иерархической системе социального устройства, на вершине которой находились пши — представители родовитых княжеских фамилий, а в основании социальной лестницы - различные категории зависимого и полузависимого населения. Таким образом, Г.А. Кокиев считал уровень развития феодализма в Кабарде очень высоким.

Основанные, как было отмечено, на фундаментальном анализе архивных источников, его исследования были значительным достижением кавказоведческой науки тех лет. Тем не менее, точка зрения Г.А. Кокиева подверглась критике, и, как оказалось, это сыграло впоследствии весьма трагическую роль в его судьбе. Основные события развернулись 17 - 18 августа 1948 года на III научной сессии Кабардинского научно-исследовательского института, где прошла дискуссия по вопросу о феодализме в Кабарде. Инициатором полемики выступила научный сотрудник этого института А.В. Мамонтова.

В своих предшествующих работах она достаточно однозначно высказывалась в пользу наличия феодальных отношений среди адыгов. Однако в докладе «К вопросу о феодализме в Кабарде», представленном на сессию сначала в письменном виде, а затем оглашенном на одном из заседаний, позиция докладчика резко изменилась. Теперь она решительно отрицала наличие ярко выраженных черт феодализации в кабардинском обществе дореформенного периода.

Предшествующая историография, как дореволюционная, так и советская, рассматривавшая Кабарду как феодальное этнополитическое образование, отбрасывалась ею как основанная на недоразумении. Все работы, трактовавшие феодализм у горцев вообще и у кабардинцев в частности, основывались на неверной интерпретации адатов — «очень оригинального документа», как называет их Мамонтова, поскольку, по ее мнению, они представляли собой плод воображения авторов записей — офицеров, топографов, географов Генерального штаба, которые и создали концепцию феодализма у горцев. «Именно они положили основание этой концепции, подходя к быту горцев, не зная его, подходя к нему с обычными представлениями феодальных отношений, какие были, в частности, в России». Таким образом, концепция феодализма у горских народов Кавказа объявлялась следствием некоей фатальной аберрации, жертвами которой стали многие советские ученые, развивавшие и дополнявшие эту концепцию.

Естественно, что одной из «жертв» был Кокиев, критике которого была посвящена большая часть доклада А.В. Мамонтовой. Основной тезис автора доклада заключался в отрицании феодальной стадии развития для кабардинского общества XIX в., в котором, по ее мнению, еще господствовали патриархально-родовые отношения. Социальной ячейкой общества была «свободная родовая община», в основе которой лежало «общественное пользование землей на родовом праве и коллективные формы труда». Правда, в рассматриваемое время ей на смену уже приходила другая социальная форма - «сельская община», которая, впрочем, «в хозяйственном отношении почти не отличалась от родовой». В соответствии с этим отрицалось наличие в кабардинском обществе поляризованных социальных классов, феодальной собственности на землю, классовой борьбы.

Большую часть населения Кабарды (по мнению Мамонтовой, две трети) составлял «простой свободный народ». Представители социальной прослойки, которую русские источники называли князьями и дворянами, по автору доклада, являлись не более чем выделившейся родовой верхушкой, богатство которой зиждилось на владении стадами, ибо основу хозяйственных занятий кабардинцев составляло скотоводство, причем в крайне примитивной, пастушеской форме. Наличие черт феодализации кабардинского общества если и допускалось, то в самой зачаточной форме.

Точка зрения А.В. Мамонтовой была подвергнута резкой и единодушной критике практически всеми участниками дискуссии. Многие выступившие выразили несогласие с основным тезисом докладчика.

Выступал и Кокиев, который жестко, порой даже резко отстаивал свои позиции. В заключительном слове А.В. Мамонтова признала ошибочными некоторые из своих положений и отказалась от них. Дискуссия закончилась принятием концепции Кокиева, так как все выступавшие по существу оппонировали Мамонтовой, рассматривая социально-экономический строй Кабарды как феодальный, основные черты которого сложились еще задолго до русского завоевания.

В целом дискуссия была весьма содержательна, хотя, по обыкновению тех лет, содержала немало схоластического, в частности длинных и туманных интерпретаций высказываний классиков марксизма и цитат из партийных постановлений, которые непременно должны были быть «подверстаны» под кабардинский материал и обсуждавшуюся проблему.

Однако на сессии, как это часто бывало, прозвучали и политические обвинения. Почин опять-таки сделала Мамонтова, обвинившая Г.А. Кокиева в том, что он находится в плену у буржуазных ученых, некритически следует за ними, переносит в советскую науку теории, разработанные царскими чиновниками и генералами. Более того, саму кокиевскую теорию феодализма в Кабарде Мамонтова посчитала не только «неверной», но и «вредной».

По ее мнению, эта теория: «1. Искажает историю кабардинского народа до Октябрьской революции, приписывая кабардинскому народу общественную форму, которой народ еще не проходил. 2. Мешает правильному пониманию истории советского периода Кабарды, так как а) оставляет немотивированным участие большинства горцев Северного Кавказа в гражданской войне на стороне контрреволюции, наблюдавшееся именно в силу низкого общественного развития, отсутствия пролетарских слоев, на которые могла бы опереться большевистская партия в 1917 г., и б) снижает роль Октябрьской революции и советской власти, которая ведет эти народы к социализму, минуя капитализм. 3. Может поддерживать у кабардинцев националистические тенденции и высокомерное отношение к другим горским народам Северного Кавказа, отношение, которое культивировалось царизмом, опиравшимся на кабардинцев в борьбе с другими народами Северного Кавказа».

Оппонента надлежало бить его же оружием. Подвергнутая критике позиция Мамонтовой была не только названа «нелепой и антинаучной», но и самому автору были предъявлены обвинения также явно политического характера. Подводя итоги дискуссии, профессор Н.А. Смирнов отметил, что у докладчика получилась «чистейшая идеализация общинного строя и бесклассового общества, якобы господствовавшего в Кабарде в середине XIX в. ... Это то, - продолжал Смирнов, - что политически является самым вредным на данном этапе... Вы, - обращался он к Мамонтовой, - попадаете в очень неприятную историю, когда ваш труд могут использовать буржуазные националисты и обязательно используют во вред интересам кабардинского народа».

Еще более определенен был Г.А. Кокиев, заявивший, что Мамонтова «очевидно не подозревает, какую политическую ошибку она допускает, говоря об участии кабардинцев на стороне контрреволюции... не понимает, что, утверждая, что кабардинцы в большинстве стояли на стороне контрреволюции, тем самым она становится на рельсы наших врагов, обвинявших в свое время большевиков в насильственном навязывании народам Октябрьской революции». После завершения сессии, которая, как казалось, укрепила его научные позиции, Г.А. Кокиев уехал в Москву. Ему не дано было знать, что дни, проведенные в жарких баталиях в Нальчике, были последним его пребыванием на Кавказе.

Между тем в Москве Кокиев приступает к своим обычным обязанностям. На историческом факультете МГУ он читает курс по истории проведения крестьянской реформы в Кабарде и Балкарии. В Институте этнографии он участвовал в разработке двух тем - «Аланы на Северном Кавказе», которые рассматривались им в контексте этногенеза горских народов Кавказа, и «Кабардинские поселения XVI - XVIII вв.», изучавшийся на основе историко-архивных, археологических и этнографических данных. Кроме того, он заведовал отделом аспирантуры.

Трагическая развязка наступила неожиданно. В апреле 1949 года Г.А. Кокиев был арестован. Набор обвинений был стандартен, но в условиях тех лет страшен - антисоветская деятельность, подрывная работа, направленная на развал социалистической науки. Среди обвинений - протаскивание антинаучных и политически вредных взглядов о высоком уровне развития феодализма в Кабарде с целью вызвать рост буржуазно-националистических настроений в республиках Северного Кавказа.

Арест Г.А. Кокиева произвел гнетущее впечатление на всех, кто его знал, в том числе студентов из МГУ. Исчезновение человека в недрах НКВД и ГУЛАГа автоматически означало и попытку изъять его из социальной памяти времени. В истории науки это обернулось образованием искусственных лакун, так как книги репрессированных изымались из библиотек и отправлялись в спецхран, а на идеи, мысли, достижения накладывалось табу, следствием чего становилось их исключение из нормального научного процесса. Имя репрессированного отныне могло упоминаться лишь для очередного поношения.

Не избежал этого и Г.А. Кокиев. В 1950 году в Нальчике собралась очередная сессия Кабардинского научно-исследовательского института со специальной целью осудить работы Г.А. Кокиева. Они критиковались как искажающие идеи Сталина при определении уровня социально-экономического развития Кабарды, а также содержащие грубые ошибки при изучении древнего этапа истории кабардинского народа. Отныне развивать кокиевские идеи стало небезопасным. По мнению В.Х. Кажарова, после необоснованного осуждения научных концепций Г.А. Кокиева «резко затормозилось исследование проблем феодализма и сельской общины в Кабарде». Дальнейшая судьба Г.А. Кокиева сложилась трагично и печально. В 1955 году, находясь в одном из гулаговских лагерей, он умер от разрыва сердца. Посмертная реабилитация полностью сняла все наветы с доброго имени Георгия Александровича Кокиева.

Есть немало работ, посвященных Г.А. Кокиеву, в том числе и кабардинских историков Кумыкова Т. X., Мамбетова Г.Х. и других, основательный труд российского историка В.Д. Дзидзоева «Вопросы российско-кавказских отношений в трудах профессора Г.А. Кокиева». Он был опубликован к 120-летию со дня рождения Кокиева.